Летописи Русов

Как оказалось, не только моя мама была в ужасе от содеянного мною. Соседние мамы, услышав от своих детей о том, что произошло, начали требовать от них чтобы они держались от меня как можно дальше… И на этот раз я по-настоящему осталась почти совсем одна. Но так как я была человечком весьма и весьма гордым, то я ни за что не собиралась «проситься» к кому-то в друзья. Но одно — показать, а совсем другое — с этим жить.....

Я очень любила своих друзей, свою улицу и всех кто на ней жил. И всегда старалась принести каждому хоть какую-то радость и какое-то добро. А сейчас я была одна и в этом была виновата только сама, потому что не сумела устоять перед самой простой, безобидной детской провокацией. Но что ж было делать, если я сама в то время была ещё совсем ребёнком? Правда, ребёнком, который теперь стал уже понемногу понимать, что не каждый в этом мире достоин того, чтобы ему стоило бы что-то доказывать... А даже если и доказать, то это ещё абсолютно не значило, что тот, кому ты это доказываешь, тебя всегда правильно поймёт.

Через несколько дней я совсем физически «отошла» и чувствовала себя довольно сносно. Но желания зажечь огонь у меня больше не появлялось уже никогда. А вот расплачиваться за свой «эксперимент» пришлось, к сожалению, довольно долго… Первое время я находилась в полной изоляции от всех моих любимых игр и друзей. Это было очень обидно и казалось очень несправедливым. Когда я говорила об этом маме, моя бедная добрая мама не знала, что сказать. Она очень меня любила и, естественно, хотела уберечь меня от любых бед и обид. Но с другой стороны, ей уже тоже понемножку становилось страшно оттого, что почти постоянно со мной происходило.

Это, к сожалению, было то «тёмное» время, когда ещё было «не принято» говорить открыто о подобных «странных» и непривычных вещах. Всё очень строго сохранялось в рамках, как «должно» или «не должно» быть. И всё «необъяснимое» или «неординарное» категорически умалчивалось или считалось ненормальным. Честно говоря, я от всего сердца завидую тем одарённым детям, которые родились хотя бы на двадцать лет позже меня, когда все эти «неординарные» способности уже не считались каким-то проклятием, а наоборот — это стало называться ДАРОМ. И на сегодняшний день никто уже не травит и не посылает этих бедных «необычных» детей в сумасшедший дом, а дорожат ими и уважают, как одарённых особым талантом удивительных детей.

Мои же «таланты» в то время такого восторга ни у кого из окружающих, к сожалению, не вызывали. Как-то несколько дней спустя после моего «скандального» приключения с огнём, одна наша соседка «по секрету» сказала маме, что у неё есть «очень хороший врач», который занимается именно такими «проблемами», как у меня и если мама хочет, то она с удовольствием её с ним познакомит. Это был первый раз, когда маме напрямую «посоветовали» упрятать меня в сумасшедший дом.

Потом этих «советов» было очень много, но я помню, что именно тогда мама была очень огорчена и долго плакала, закрывшись в своей комнате. Она не сказала мне про этот случай никогда, но в этот секрет меня «посвятил» соседский мальчик, мама которого и дала моей маме такой драгоценный совет. Конечно же, ни к какому врачу меня, слава богу, не повели. Но я чувствовала, что своими последними «деяниями» я перешагнула какой-то «рубеж», после которого уже даже моя мама не в состоянии была меня понимать. И не было никого, кто мог бы мне помочь, объяснить или просто по-дружески успокоить. Я уже не говорю — чтобы научить…

Так я в одиночестве «барахталась» в своих догадках и ошибках, без чьей-либо поддержки или понимания. Что-то пробовала, что-то не смела. Что-то получалось, что-то — наоборот. И как же часто мне бывало просто-напросто по-человечески страшно! Честно говоря, я точно так же всё ещё «барахталась в догадках» и до своих 33 лет, потому, что так и не нашла никого, кто мог бы хотя бы что-либо как-то объяснить. Хотя «желающих» всегда было больше чем нужно.

Время шло. Иногда мне казалось, что всё это происходит не со мной или, что это просто придуманная мною странная сказка. Но эта сказка почему-то была слишком уж реальной реальностью... И мне приходилось с этим считаться. И что самое главное, с этим жить. В школе всё шло, как и прежде, я получала по всем предметам только пятёрки, и у моих родителей (хотя бы уж из-за этого!) не было никаких проблем. Скорее, наоборот — в четвёртом классе я уже решала очень сложные задачи по алгебре и геометрии и делала это играючи, с большим удовольствием для самой себя.

Также я очень любила в то время уроки музыки и рисования. Я рисовала почти всё время и везде: на других уроках, во время перерывов, дома, на улице. На песке, на бумаге, на стёклах… В общем — везде, где это было возможно. И рисовала я почему-то только человеческие глаза. Мне тогда казалось, что это поможет мне найти какой-то очень важный ответ. Я всегда любила наблюдать человеческие лица и в особенности — глаза. Ведь очень часто люди не любят говорить то, что они по-настоящему думают, но их глаза говорят всё… Видимо, недаром их называют зеркалом нашей души. И вот я рисовала сотни и сотни этих глаз — печальных и счастливых, скорбящих и радостных, добрых и злых. Это было для меня, опять же, время познания чего-то, очередная попытка докопаться до какой-то истины... правда я понятия не имела — до какой. Просто это было очередное время «поиска», которое и после (с разными «ответвлениями») у меня продолжалось почти всю мою сознательную жизнь.

Дни сменялись днями, проходили месяцы, а я всё продолжала удивлять (а иногда и ужасать!) своих родных и близких, и очень часто саму себя, множеством моих новых «невероятных» и не всегда совсем безопасных, приключений. Так, например, когда мне исполнилось девять лет я вдруг, по какой-то мне неизвестной причине перестала есть, чем очень сильно напугала маму и расстроила бабушку. Моя бабушка была настоящим первоклассным поваром! Когда она собиралась печь свои капустные пироги, на них съезжалась вся наша семья, включая маминого брата, который жил в то время в 150 километрах от нас и, несмотря на это, приезжал специально из-за бабушкиных пирогов.

Я до сих пор очень хорошо и с очень большой теплотой помню те «великие и загадочные» приготовления: пахнущее свежими дрожжами тесто, всю ночь поднимавшееся в глиняном горшке у плиты, а утром превратившееся в десятки белых кружочков, разложенных на кухонном столе и ждущее, когда же уже настанет час его чудесного превращения в пышные пахнущие пироги... И бабушка с белыми от муки руками, сосредоточенно орудующая у плиты. И ещё я помню то нетерпеливое, но весьма приятное, ожидание, пока наши «жаждущие» ноздри не улавливали первые, изумительно «вкусные», тончайшие запахи пекущихся пирогов…

Это всегда был праздник, потому что её пироги любили все. И кто-бы в этот момент ни заходил, ему всегда находилось место за большим и гостеприимным бабушкиным столом. Мы всегда засиживались допоздна, продлевая удовольствие за «чаепитным» столом. И даже когда наше «чаепитие» заканчивалось, никому не хотелось уходить, как будто вместе с пирогами бабушка «впекала» туда частичку своей доброй души, и каждому хотелось посидеть ещё и «погреться» у её тёплого, уютного домашнего очага.

Бабушка по-настоящему любила готовить, и что бы она ни делала, это было необыкновенно вкусно всегда. Это могли быть сибирские пельмени, пахнущие так, что у всех наших соседей вдруг появлялась «голодная» слюна. Или мои любимые вишнёво-творожные ватрушки, которые буквально таяли во рту, оставляя надолго изумительный вкус тёплых свежих ягод и молока… И даже её самые простые квашеные грибы, которые она каждый год квасила в дубовой кадушке со смородиновыми листьями, укропом и чесноком, были самыми вкусными, которые я когда-либо ела в своей жизни, несмотря на то, что на сегодняшний день я объездила больше половины света и перепробовала всевозможные лакомства, о которых, казалось бы, можно было только мечтать. Но тех незабываемых запахов одурительно вкусного бабушкиного «искусства» никогда не смогло затмить никакое, даже самое изысканно-рафинированое заграничное блюдо.

И вот, имея такого домашнего «чародея», я, к всеобщему ужасу моей семьи, в один прекрасный день вдруг по-настоящему перестала есть. Теперь я уже не помню, был ли для этого какой-либо повод или это просто произошло по какой-то мне неизвестной причине, как это обычно происходило всегда. Я просто начисто потеряла желание прикасатья к любой мне предлагаемой пище, хотя никакой слабости или головокружения при этом не испытывала, а наоборот — чувствовала себя необычайно легко и совершенно великолепно. Я пыталась объяснить всё это моей маме, но, как я поняла, она была сильно напугана моей новой очередной выходкой и ничего не хотела слышать, а только честно пыталась заставить меня что-то «глотать».

Мне становилось очень плохо и от каждой новой порции принимаемой пищи рвало. Только лишь чистая вода принималась моим истерзанным желудком с удовольствием и легко. Мама уже была почти что в панике, когда к нам совершенно случайно зашла наш тогдашний семейный врач, моя двоюродная сестра Дана. Обрадованная её приходом, мама, конечно же, тут же рассказала ей всю нашу «ужасную» историю о моём голодании. И как же я обрадовалась, когда услышала, что «ничего такого уж страшного в этом нет», и что я могу на какое-то время быть оставлена в покое без насильственного запихивания в меня еды! Я видела, что моя заботливая мама в это совсем не поверила, но деваться было некуда, и она решила оставить меня в покое хотя бы на какое-то время.

Жизнь сразу стала лёгкой и приятной, так как чувствовала я себя абсолютно прекрасно, и больше уже не было того постоянного кошмарного ожидания спазмов желудка, которые обычно сопровождали каждую малейшую попытку принятия какой-либо пищи. Это продолжалось примерно около двух недель. Все мои чувства обострились, и восприятия стали намного ярче и сильнее, как бы выхватывалось что-то самое важное, а остальное уходило на второй план.

Мои сны изменились или вернее, я стала видеть один и тот же, повторяющийся сон — как-будто я вдруг поднимаюсь над землёй и иду свободно, не касаясь пятками пола. Это было настолько реальное и невероятно прекрасное чувство, что каждый раз просыпаясь, мне немедленно хотелось обратно. Этот сон повторялся каждую ночь. Я до сих пор не знаю, что это было и почему. Но это продолжалось и после, спустя много, много лет. И даже теперь, перед тем, как проснуться, я очень часто вижу тот же самый сон.

Как-то папин брат приехал в гости из города, в котором он в то время жил и во время разговора сказал папе, что недавно он видел очень хороший фильм и начал его рассказывать. Каково же было моё удивление, когда я вдруг поняла, что уже наперёд знаю, о чём он будет говорить! И хотя я совершенно точно знала, что никогда не видела этот фильм, я могла его рассказать от начала до конца со всеми подробностями... Я никому об этом не сказала, но решила понаблюдать проявится ли что-либо подобное в чём-то ещё. Ну и естественно, моё обычное «новенькое» не заставило себя долго ждать.

В то время в школе мы проходили старые античные легенды. Я была на уроке литературы и учительница сказала, что сегодня мы будем проходить «Песнь о Роланде». Вдруг, неожиданно для самой себя, я подняла руку и сказала, что могу рассказать эту песнь. Учительница очень удивилась и спросила, часто ли я читаю старые легенды. Я сказала, что не часто, но эту я знаю. Хотя, честно говоря, пока что понятия не имела — откуда?

И вот, с того же дня я начала замечать, что всё чаще и чаще в моей памяти открываются какие-то незнакомые моменты и факты, которых я никаким образом не могла знать, и с каждым днём их появляется всё больше и больше. Я немножко уставала от всего этого «наплыва» незнакомой информации, которой, по всей вероятности, для моей детской психики в то время было просто многовато. Но так как оно откуда-то приходило, то по всей вероятности, для чего-то это было нужно. И я совершенно спокойно всё это принимала, точно так же, как всегда принимала всё незнакомое, что приносила мне моя странная и непредсказуемая судьба.

Правда, иногда вся эта информация проявлялась в весьма забавной форме — я вдруг начинала видеть очень яркие образы незнакомых мне мест и людей, как бы сама в этом принимая участие. «Нормальная» реальность исчезала, и я оставалась в каком-то «закрытом» от всех остальных мире, который могла видеть лишь я одна. И вот так я могла оставаться долгое время, стоя «столбом» где-нибудь посередине улицы, ничего не видя и ни на что не реагируя, пока какие-нибудь перепуганные, сердобольные «дядя или тётя» не начинали меня трясти, пытаясь как-то привести в чувство, и узнать всё ли со мной в порядке…

Несмотря на свой ранний возраст, я тогда уже (по своему горькому опыту) прекрасно понимала, что всё то, что постоянно происходит со мной, для всех «нормальных» людей, по их обычным и привычным нормам, казалось абсолютно ненормальным (хотя по поводу «нормальности» я готова была спорить с кем угодно уже тогда). Поэтому, как только кто-то в одной из этих «необычных» ситуаций пытался мне помочь, я обычно старалась как можно быстрее убедить, что у меня «совершенно всё хорошо», и что абсолютно не надо за меня волноваться. Правда, убедить мне удавалось далеко не всегда, и в таких случаях это кончалось очередным звонком моей бедной «железобетонно-терпеливой» маме, которая после звонка естественно приезжала меня забирать…

Вот такой была моя сложная и порой смешная детская реальность, в которой я в то время жила. И так как другого выбора у меня не было, то приходилось находить своё «светлое и прекрасное» даже в том, в чём другие, думаю, не нашли бы этого никогда. Помню как-то после очередного моего необычного «происшествия», я грустно спросила бабушку:

— Почему моя жизнь такая непохожая на всех остальных?

Бабушка покачала головой, обняла меня и тихо ответила:

— Жизнь, моя милая, на десятую долю состоит из того, что с нами происходит и на девять десятых из того, как мы на неё реагируем. Реагируй весело, малыш! Иначе временами может быть очень непросто существовать… А что не похожая, так все мы вначале так или иначе не похожи. Просто ты будешь расти, и жизнь начнёт всё больше и больше «подкраивать» тебя под общие мерки, и будет зависеть только лишь от тебя, хочешь ли ты быть такой же, как все.

И я не хотела… Я любила свой необычный красочный мир и не променяла бы его ни на что и никогда. Но, к сожалению, каждое прекрасное стоит в нашей жизни очень дорого, и надо это по-настоящему очень сильно любить, чтобы не было больно за это платить. А, как нам всем очень хорошо известно, платить приходится, к сожалению, за всё и всегда... Просто, когда делаешь это сознательно, остаётся удовлетворение от свободного выбора, когда твой выбор и свободная воля зависит только от тебя. А вот за это, по моему личному понятию, по-настоящему стоит платить любую цену, даже если это иногда и очень дорого для самого себя. Но вернёмся к моему голоданию.

Прошли уже две недели, а я всё ещё, к большому огорчению моей мамы, ничего не хотела есть и, как ни странно, физически чувствовала себя сильно и совершенно прекрасно. А так как выглядела я тогда, в общем-то, весьма хорошо, постепенно мне удалось убедить маму, что ничего плохого со мной не происходит и ничего страшного мне, видимо, пока не грозит. Это было абсолютной правдой, так как я по-настоящему чувствовала себя великолепно, если не считать того «сверхчувствительного» психического состояния, которое делало все мои восприятия может быть чуточку слишком «оголёнными» — краски, звуки и чувства были такими яркими, что от этого иногда становилось тяжело дышать. Думаю, эта «сверхчувствительность» и явилась причиной моего следующего и очередного «невероятного» приключения…

В то время на дворе была уже поздняя осень, и группа наших соседских ребят после школы собралась в лес за последними осенними грибами. Ну и естественно, как обычно, собралась с ними пойти и я. Погода стояла на редкость мягкая и приятная. Всё ещё тёплые солнечные лучи яркими зайчиками скакали по золотой листве, временами просачиваясь до земли и согревая её последним прощальным теплом. Нарядный лес встречал нас в своём празднично-ярком осеннем наряде, и словно старый друг, приглашал в свои ласковые объятия.

Мои любимые, позолоченные осенью стройные берёзы при малейшем ветерке щедро роняли на землю свои золотые «листья-монетки» и, казалось, не замечали, что уже очень скоро они останутся один на один со своей наготой и будут стыдливо ждать, когда же весна снова оденет их в ежегодный нежный наряд. И только величавые вечнозелёные ели гордо отряхивали старую хвою, готовясь стать единственным украшением леса в течение долгой и как всегда весьма бесцветной зимы. Под ногами тихо шуршали жёлтые листья, пряча последние сыроежки и грузди. Трава под листьями была тёплой, мягкой и влажной и как бы приглашала по ней ступать…

Я, как обычно, сбросила свои ботинки и пошла босиком. Я обожала всегда и везде ходить босиком, если только появлялась такая возможность!!! Правда, за эти прогулки очень часто приходилось расплачиваться ангиной, которая иногда бывала весьма продолжительной, но, как говорится, «игра стоила свеч». Без обуви ноги становились почти что «зрячими», и появлялось особенно острое чувство свободы от чего-то ненужного, что, казалось, мешало дышать... Это было настоящее, ни с чем несравнимое маленькое удовольствие, и за него стоило иногда заплатить.

Мы с ребятами, как всегда, разделились парами, и пошли кто куда. Очень скоро я почувствовала, что какое-то время иду уже одна. Не могу сказать, что это меня испугало (леса я не боялась вообще), но стало как-то не по себе от странного чувства, что за мной кто-то наблюдает. Решив не обращать на это внимания, я продолжала спокойно собирать свои грибы. Но постепенно чувство наблюдения усиливалось, и это уже становилось малоприятным.

Я остановилась, закрыла глаза и попробовала сосредоточиться, чтобы попытаться увидеть того, кто это делал, как вдруг ясно услышала чей-то голос, который сказал:

— Правильно…

И мне почему-то показалось, что он прозвучал не снаружи, а только лишь в моей голове. Я стояла посередине маленькой поляны и чувствовала, что воздух вокруг меня начал сильно вибрировать. Прямо передо мной появился серебристо-голубой прозрачный мерцающий столб и постепенно в нём уплотнилась человеческая фигура. Это был очень высокий (по человеческим меркам) и мощный седой мужчина. Я почему-то подумала, что он до смешного похож на статую нашего бога Перкунас (Перун), для которого у нас на Святой Горе в ночь 24 июня каждый год разжигали костры.

Кстати, это был очень красивый старинный праздник (не знаю, существует ли он до сих пор?), который обычно продолжался до самой зари, и который очень любили все, вне зависимости от возраста и вкуса. На него всегда собирались почти что всем городом и, что было совершенно невероятно — на этом празднике никогда не замечалось никаких негативных инцидентов, несмотря на то, что всё происходило в лесу. Видимо красота обычаев открывала даже самые чёрствые людские души добру, тем же самым захлопывая дверь для любых назревающих агрессивных мыслей или действий.

Обычно на Святой Горе всю ночь напролёт горели костры, в хороводах звучали старинные песни, и всё это вместе сильно напоминало необычайно красивую фантастическую сказку. Сотни влюблённых пускались ночью искать в лесу цветущий цветок папоротника, желая заручиться его магическим обещанием быть «самыми счастливыми и обязательно навсегда»… А одинокие молодые девушки, загадав желание, опускали в реку Нямунас сплетённые из цветов венки, посередине каждого из которых горела свеча. Таких венков опускалось множество, и река на одну ночь становилась похожей на удивительно красивую, мягко мерцающую отблесками сотен свечей небесную дорогу, по которой, создавая дрожащие золотистые тени, плыли вереницы добрых золотистых привидений, бережно несущих на своих прозрачных крыльях чужие желания Богу Любви… И вот там же, на Святой Горе до сих пор стоит статуя бога Перкунаса, на которую так похож был мой неожиданный гость.

Сверкающая фигура, не касаясь ступнями земли, «подплыла» ко мне, и я почувствовала очень мягкое, тёплое прикосновение.

— Я пришёл открыть для тебя Дверь, — опять послышался голос в моей голове.

— Дверь — куда? — спросила я.

— В Большой Мир, — прозвучал ответ.

Он протянул светящуюся руку к моему лбу и я почувствовала странное ощущение лёгкого «взрыва», после которого появилось чувство и вправду похожее на открывающуюся дверь… которая, к тому же, открывалась прямо у меня во лбу. Я увидела удивительно красивые, похожие на огромных разноцветных бабочек тела, выходившие из самого центра моей головы… Они выстраивались вокруг и, привязанные ко мне тончайшей серебристой нитью, создавали удивительно красочный необычный цветок… По этой «нити» в меня вибрируя вливалась тихая и какая-то «неземная» мелодия, которая вызывала в душе чувство покоя и полноты.

На какое-то мгновение я увидела множество прозрачных человеческих фигур, стоящих вокруг, но они все почему-то очень быстро исчезли. Остался только мой первый гость, который всё ещё касался рукой моего лба, и от его прикосновения в моё тело текло очень приятное «звучащее» тепло.

— Кто они? — спросила я, показывая на «бабочек».

— Это ты, — опять прозвучал ответ. — Это ты вся.

Я не могла понять, о чём он говорит, но каким-то образом знала, что от него идёт настоящее, чистое и светлое Добро. Вдруг очень медленно все эти необычные «бабочки» начали «таять» и превратились в изумительный, сверкающий всеми цветами радуги звёздный туман, который стал постепенно втекать обратно в меня... Появилось глубокое чувство завершённости и чего-то ещё, что я никак не могла понять, а только лишь очень сильно чувствовала всем своим нутром.

— Будь осторожна, — сказал мой гость.

— Осторожна в чём? — спросила я.

— Ты родилась… — был ответ.

Его высокая фигура начала колебаться. Поляна закружилась. А когда я открыла глаза, к моему величайшему сожалению, моего странного незнакомца уже нигде не было. Один из мальчишек, Ромас, стоял напротив меня и наблюдал за моим «пробуждением». Он спросил, что я здесь делаю и собираюсь ли я собирать грибы… Когда я спросила его сколько сейчас время, он, удивлённо на меня посмотрев, ответил, и я поняла, что всё, что со мной произошло, заняло всего лишь несколько минут!..

Я встала (оказалось, что я сидела на земле), отряхнулась и уже собралась идти, как вдруг обратила внимание на весьма странную деталь — вся поляна вокруг нас была зелёной!!! Такой же изумительно зелёной, как если бы мы нашли её ранней весной! И каково же было наше общее удивление, когда мы вдруг обратили внимание, что на ней откуда-то появились даже красивые весенние цветы! Это было совершенно потрясающе и, к сожалению, совершенно необъяснимо. Вероятнее всего, это было какое-то «побочное» явление после прихода моего странного гостя. Но ни объяснить, ни хотя бы понять этого, к сожалению, я тогда ещё не могла.

— Что ты сделала? — спросил Ромас.

— Это не я, — виновато буркнула я.

— Ну, тогда пошли, — согласился он.

Ромас был одним из тех редких тогдашних друзей, кто не боялся моих «выходок» и не удивлялся ничему из того, что постоянно со мной происходило. Он просто мне верил. И поэтому я не должна была никогда ничего ему объяснять, что для меня было очень редким и ценным исключением. Когда мы вернулись из леса, меня тряс озноб, но я думала, что, как обычно, просто немного простудилась и решила не беспокоить маму пока не будет чего-то более серьёзного. Наутро всё прошло, и я была очень довольна тем, что это вполне подтвердило мою «версию» о простуде. Но, к сожалению, радоваться пришлось недолго…

Утром я, как обычно, пошла завтракать. Не успела я протянуть руку к чашке с молоком, как эта же тяжёлая стеклянная чашка резко двинулась в мою сторону, пролив часть молока на стол... Мне стало немножко не по себе. Я попробовала ещё — чашка двинулась опять. Тогда я подумала про хлеб... Два кусочка, лежавшие рядом, подскочили и упали на пол. Честно говоря, у меня зашевелились волосы… Не потому, что я испугалась. Я не боялась в то время почти ничего, но это было что-то очень уж «земное» и конкретное, оно было рядом, и я абсолютно не знала, как это контролировать...

Я постаралась успокоиться, глубоко вздохнула и попробовала опять. Только на этот раз я не пыталась ничего трогать, а решила просто думать о том, чего я хочу — например, чтобы чашка оказалась в моей руке. Конечно же, этого не произошло, она опять всего лишь просто резко сдвинулась. Но я ликовала!!! Всё моё нутро просто визжало от восторга, ибо я уже поняла, что резко или нет, но это происходило всего лишь по желанию моей мысли! И это было совершенно потрясающе! Конечно же, мне сразу захотелось попробовать «новинку» на всех окружающих меня живых и неживых «объектах»...

Первая мне под руку попалась бабушка, в тот момент спокойно готовившая на кухне очередное своё кулинарное «произведение». Было очень тихо, бабушка что-то себе напевала, как вдруг тяжеленная чугунная сковорода птичкой подскочила на плите и с жутким шумом грохнулась на пол… Бабушка от неожиданности подскочила не хуже той же самой сковороды... Но надо отдать ей должное, сразу же взяла себя в руки, и сказала:

— Перестань!

Мне стало немножечко обидно, так как, что бы ни случилось, уже по привычке всегда и во всём обвиняли меня (хотя в данный момент это, конечно, было абсолютной правдой).

— Почему ты думаешь, что это я? — спросила я надувшись.

— Ну, привидения у нас вроде бы пока ещё не водятся, — спокойно сказала бабушка.

Я очень любила её за эту её невозмутимость и непоколебимое спокойствие. Казалось, ничего в этом мире не могло по-настоящему «выбить её из колеи». Хотя, естественно, были вещи, которые её огорчали, удивляли или заставляли грустить, но воспринимала она всё это с удивительным спокойствием. И поэтому я всегда с ней чувствовала себя очень уютно и защищённо. Каким-то образом я вдруг почувствовала, что моя последняя «выходка» бабушку заинтересовала… Я буквально «нутром чувствовала», что она за мной наблюдает и ждёт чего-то ещё. Ну и естественно, я не заставила себя долго ждать... Через несколько секунд все «ложки и поварёшки», висевшие над плитой, с шумным грохотом полетели вниз за той же самой сковородой…

— Ну-ну… Ломать — не строить, сделала бы что-то полезное, — спокойно сказала бабушка.

Я аж задохнулась от возмущения! Ну, скажите пожалуйста, как она может относиться к этому «невероятному событию» так хладнокровно?! Ведь это такое... ТАКОЕ!!! Я даже не могла объяснить — какое, но уж точно знала, что нельзя относиться к тому, что происходило, так спокойно. К сожалению, на бабушку моё возмущение не произвело ни малейшего впечатления, и она опять же спокойно сказала:

— Не стоит тратить столько сил на то, что можно сделать руками. Лучше иди почитай.

Моему возмущению не было границ! Я не могла понять, почему то, что казалось мне таким удивительным, не вызывало у неё никакого восторга?! К сожалению, я тогда ещё была слишком малым ребёнком, чтобы понять, что все эти впечатляющие «внешние эффекты» по-настоящему не дают ничего, кроме тех же самых «внешних эффектов»… И суть всего этого — всего лишь в одурманивании «мистикой необъяснимого» доверчивых и впечатлительных людей, коим моя бабушка, естественно, не являлась... Но так как до такого понимания я тогда ещё не доросла, мне в тот момент было лишь невероятно интересно, что же такого я смогу сдвинуть ещё. Поэтому я без сожаления покинула «не понимавшую» меня бабушку и двинулась дальше в поисках нового объекта моих «экспериментов»…

В то время у нас жил папин любимец, красивый серый кот — Гришка. Я застала его сладко спящим на тёплой печке и решила, что это как раз очень хороший момент попробовать на нём своё новое «искусство». Я подумала, что было бы лучше, если бы он сидел на окне. Ничего не произошло. Тогда я сосредоточилась и подумала сильнее... Бедный Гришка с диким воплем слетел с печи и грохнулся головой о подоконник… Мне стало так его жалко и так стыдно, что я, вся кругом виноватая, кинулась его поднимать. Но у несчастного кота вся шерсть почему-то вдруг встала дыбом и он, громко мяукая, помчался от меня, будто ошпаренный кипятком.

Для меня это был шок. Я не поняла, что же произошло, и почему Гришка вдруг меня невзлюбил, хотя до этого мы были очень хорошими друзьями. Я гонялась за ним почти весь день, но, к сожалению, так и не смогла выпросить себе прощения… Его странное поведение продолжалось четыре дня, а потом наше приключение вероятнее всего забылось, и опять всё было хорошо. Но меня это заставило задуматься, так как я поняла, что, сама того не желая, теми же самыми своими необычными «способностями» иногда могу нанести кому-то и вред.

После этого случая я стала намного серьёзнее относиться ко всему, что неожиданно во мне проявлялось и «экспериментировала» уже намного осторожнее. Все последующие дни я естественно же просто заболела манией «двигания». Я мысленно пробовала сдвинуть всё, что только попадалось мне на глаза... и в некоторых случаях, опять же, получала весьма плачевные результаты...

Так, например, я в ужасе наблюдала, как полки аккуратно сложенных, очень дорогих, папиных книг «организованно» повалились на пол, и я трясущимися руками пыталась как можно быстрее собрать всё на место, так как книги были «священным» объектом в нашем доме и перед тем, как их брать — надо было их заслужить. Но к моему счастью, папы в тот момент дома не оказалось и, как говорится, на этот раз «пронесло»…

Другой весьма смешной и в то же время грустный случай произошёл с папиным аквариумом. Отец, сколько я его помню, всегда очень любил рыбок и мечтал в один прекрасный день соорудить дома большой аквариум (что он позднее и осуществил). Но в тот момент, за не имением лучшего, у нас просто стоял маленький круглый аквариум, который вмещал всего несколько разноцветных рыбок. И так как даже такой маленький «живой уголок» доставлял папе душевную радость, то за ним с удовольствием присматривали в доме все, включая меня.

И вот в один «злосчастный» день, когда я просто проходила мимо, вся занятая своими «двигающими» мыслями, я нечаянно посмотрела на рыбок и пожалела, что у них, бедненьких, так мало места чтобы вольно жить… Аквариум вдруг задрожал и к моему великому ужасу лопнул, разливая воду по комнате. Бедные рыбки не успели опомниться, как были, с большим аппетитом, съедены нашим любимым котом, которому вдруг, прямо с неба, привалило такое неожиданное удовольствие... Мне стало пo-настоящему грустно, так как я ни в коем случае не хотела огорчать папу, а уж, тем более, прерывать чью-то, даже очень маленькую жизнь.

В тот вечер я ждала папу в совершенно разбитом состоянии — было очень обидно и стыдно так глупо оплошать. И хотя я знала, что никто не будет меня за это наказывать, на душе почему-то было очень скверно и, как говорится, в ней очень громко «скребли кошки». Я всё больше и больше понимала, что некоторые из моих «талантов» в определённых обстоятельствах могут быть весьма и весьма небезопасны. Но к сожалению, я не знала, как можно этим управлять и поэтому мне всё больше и больше становилось тревожно за непредсказуемость некоторых моих действий и за возможные их последствия с совершенно нежелаемыми мною результатами...

Но я всё ещё была лишь любопытной девятилетней девочкой и не могла долго переживать из-за трагически погибших, правда полностью по моей вине, рыбок. Я по-прежнему усердно пробовала двигать все попадающееся мне предметы и несказанно радовалась любому необычному проявлению в моей «исследовательской» практике.

Так в одно прекрасное утро во время завтрака моя молочная чашка неожиданно повисла в воздухе прямо передо мной и продолжала себе висеть, а я ни малейшего понятия не имела, как её опустить... Бабушка в тот момент находилась на кухне, и я лихорадочно пыталась что-то «сообразить», чтобы не пришлось опять краснеть и объясняться, ожидая услышать полное неодобрение с её стороны. Но несчастная чашка упорно не хотела возвращаться назад. Наоборот, она вдруг плавно двинулась и, как бы дразнясь, начала описывать над столом широкие круги… И что самое смешное — мне никак не удавалось её схватить.

Бабушка вернулась в комнату и буквально застыла на пороге со своей чашкой в руке. Я конечно тут же кинулась объяснять, что «это она просто так летает… и, ведь правда же, это очень красиво?»… Короче говоря, пыталась найти любой выход из положения, только бы не показаться беспомощной. И тут мне вдруг стало очень стыдно… Я видела, что бабушка знает, что я просто-напросто не могу найти ответ на возникшую проблему и пытаюсь «замаскировать» своё незнание какими-то ненужными, красивыми словами. Тогда я, возмутившись на саму себя, собрала свою «побитую» гордость в кулак и быстро выпалила:

— Ну, не знаю я, почему она летает! И не знаю, как её опустить!

Бабушка серьёзно на меня посмотрела и вдруг очень весело произнесла:

— Так пробуй! Для того тебе и дан твой ум.

У меня словно гора свалилась с плеч! Я очень не любила казаться неумёхой и уж особенно, когда это касалось моих «странных» способностей. И вот я пробовала... С утра до вечера. Пока не валилась с ног и не начинало казаться, что уже вообще не cоображаю, что творю.

Какой-то мудрец сказал, что к высшему разуму ведут три пути: путь размышлений — самый благородный, путь подражаний — самый лёгкий и путь опыта на своей шее — самый тяжёлый. Вот я видимо и выбирала всегда почему-то самый тяжёлый путь, так как моя бедная шея по-настоящему сильно страдала от моих никогда не прекращающихся, бесконечных экспериментов…

Но иногда «игра стоила свеч», и мои упорные труды венчались успехом, как это наконец-то и случилось с тем же самым «двиганием»… Спустя какое-то время, любые желаемые предметы у меня двигались, летали, падали и поднимались, когда я этого желала, и уже совершенно не казалось сложным этим управлять… кроме одного весьма обидно упущенного случая, который, к моему великому сожалению, произошёл в школе, чего я всегда честно пыталась избегать. Мне совершенно не нужны были лишние толки о моих «странностях» и уж особенно среди моих школьных товарищей!

Виной того обидного происшествия видимо было моё слишком большое расслабление, которое (зная о своих «двигательных» способностях) было совершенно непростительно допускать в подобной ситуации. Но все мы когда-то делаем большие или маленькие ошибки и, как говорится — на них же и учимся. Хотя, честно говоря, я предпочитала бы учиться на чём-нибудь другом...

Моим классным руководителем в то время была учительница Гибиене, мягкая и добрая женщина, которую все школьники искренне обожали. А в нашем классе учился её сын — Реми, который, к сожалению, был очень избалованным и неприятным мальчиком, всегда всех презиравшим, издевавшимся над девчонками и постоянно ябедничавшим на весь класс своей матери. Меня всегда удивляло, что, будучи таким открытым, умным и приятным человеком, его мать в упор не хотела видеть настоящего лица своего любимого «чадушки»… Наверное, это правда, что любовь может быть иногда по-настоящему слепа. И уж в этом случае она была слепа неподдельно...

В тот злополучный день Реми пришёл в школу уже изрядно чем-то взвинченный и сразу же начал искать себе «козла отпущения», чтобы излить на него всю свою, откуда-то накопившуюся злость. Ну и, естественно, мне «посчастливилось» оказаться в тот момент именно в радиусе его досягаемости, и, так как мы не очень-то любили друг друга изначально, в этот день я оказалась именно тем горячо желанным «буфером», на котором ему не терпелось выместить своё неудовлетворение неизвестно чем.

Не хочу казаться необъективной, но того, что случилось в следующие несколько минут, не порицал позже ни один мой, даже самый пугливый одноклассник. И даже те, которые не очень-то меня любили, были в душе очень довольны, что наконец-то нашёлся кто-то, кто не побоялся «грозы» возмущённой матери и хорошенько проучил заносчивого баловня. Правда, урок получился довольно-таки жестокий, и если бы у меня был выбор снова это повторить, я наверное не сотворила бы с ним такого никогда. Но, как бы мне не было совестно и жалко, надо отдать должное, что сработал этот урок просто на удивление удачно, и неудавшийся «узурпатор» уже никогда больше не высказывал никакого желания терроризировать свой класс...

Выбрав, как он предполагал, свою «жертву», Реми направился прямиком ко мне, и я поняла, что, к моему большому сожалению, конфликта никак не удастся избежать. Он, как обычно, начал меня «доставать», и тут меня вдруг просто прорвало... Может быть, это случилось потому, что я уже давно подсознательно этого ждала? Или может быть просто надоело всё время терпеть, оставляя без ответа чьё-то нахальное поведение? Так или иначе, в следующую секунду он, получив сильный удар в грудь, отлетел от своей парты прямо к доске и пролетев в воздухе около трёх метров, визжащим мешком шлёпнулся на пол…

Я так никогда и не узнала, как у меня получился этот удар. Дело в том, что Реми я совершенно не касалась — это был чисто энергетический удар, но как я его нанесла, не могу объяснить до сих пор. В классе поднялся неописуемый кавардак — кто-то с перепугу пищал… кто-то кричал, что надо вызвать скорую помощь… а кто-то побежал за учительницей, потому что, какой бы он не был, но это был именно её «искалеченный» сын. А я, совершенно ошалевшая от содеянного, стояла в ступоре и всё ещё не могла понять, как же, в конце концов, всё это произошло…

Реми стонал на полу, изображая чуть ли не умирающую жертву, чем поверг меня в настоящий ужас. Я понятия не имела, насколько сильным был удар, поэтому не могла даже приблизительно знать, играет ли он, чтобы мне отомстить, или ему по-настоящему так плохо. Кто-то вызвал скорую помощь, пришла учительница-мать, а я всё ещё стояла «столбом», не в состоянии говорить, настолько сильным был эмоциональный шок.

— Почему ты это сделала? — спросила учительница.

Я смотрела ей в глаза и не могла произнести ни слова. Не потому, что не знала, что сказать, а просто потому, что всё ещё никак не могла отойти от того жуткого потрясения, которое сама же получила от содеянного.

До сих пор не могу сказать, что тогда увидела в моих глазах учительница. Но того буйного возмущения, которого так ожидали все, не произошло или точнее, не произошло вообще ничего... Она, каким-то образом сумела собрать всё своё возмущение «в кулак» и, как ни в чём не бывало, спокойно велела всем сесть и начала урок. Так же просто, как будто совершенно ничего не случилось, хотя пострадавшим был именно её сын!

Я не могла этого понять (как не мог понять никто) и не могла успокоиться, потому что чувствовала себя очень виноватой. Было бы намного легче, если бы она на меня накричала или просто выгнала бы из класса. Я прекрасно понимала, что ей должно было быть очень обидно за случившееся и неприятно, что сделала это именно я, так как до этого она ко мне всегда очень хорошо относилась, а теперь ей приходилось что-то поспешно (и желательно «безошибочно»!) решать в отношении меня. А также я знала, что она очень тревожится за своего сына, потому что мы всё ещё не имели о нём никаких новостей.

Я не помнила, как прошёл этот урок. Время тянулось на удивление медленно и казалось, что этому никогда не будет конца. Кое-как дождавшись звонка, я сразу же подошла к учительнице и сказала, что я очень и очень сожалею о случившемся, но что я честно и абсолютно не понимаю, как такое могло произойти. Не знаю, знала ли она что-то о моих странных способностях или просто увидела что-то в моих глазах, но каким-то образом она поняла, что никто уже не сможет наказать меня больше, чем наказала себя я сама…

— Готовься к следующему уроку, всё будет хорошо, — только и сказала учительница.

Я никогда не забуду того жутко-мучительного часа ожидания, пока мы ждали новостей из больницы… Было очень страшно и одиноко, и это навечно отпечаталось кошмарным воспоминанием в моём мозгу. Я была виновата в «покушении» на чью-то жизнь!!! И не имело никакого значения, произошло оно случайно или осмысленно. Это была Человеческая Жизнь, и по моему неусмотрению она могла неожиданно оборваться… И уж, конечно же, я не имела на это никакого права.

Но, как оказалось к моему величайшему облегчению, ничего страшного кроме хорошего испуга, с нашим «террористом-одноклассником» не произошло. Он отделался всего лишь небольшой шишкой и уже на следующий день опять сидел за своей партой, только на этот раз он вёл себя на удивление тихо и, к всеобщему удовлетворению, никаких «мстительных» действий с его стороны в мой адрес не последовало. Мир опять казался прекрасным!!! Я могла свободно дышать, не чувствуя более той ужасной, только что висевшей на мне вины, которая на долгие годы полностью отравила бы всё моё существование, если бы из больницы пришёл другой ответ.

Конечно же, осталось горькое чувство упрёка самой себе и глубокое сожаление от содеянного, но уже не было того жуткого неподдельного чувства страха, которое держало всё моё существо в холодных тисках, пока мы не получили положительных новостей. Вроде бы опять всё было хорошо… Только, к сожалению, это злополучное происшествие оставило в моей душе такой глубокий след, что уже ни о чём «необычном» мне не хотелось больше слышать даже издалека. Я шарахалась от малейшего проявления во мне любых «необычностей», и как только чувствовала, что что-либо «странное» начинало вдруг проявляться, я тут же пыталась это погасить, не давая никакой возможности опять втянуть себя в водоворот каких либо опасных неожиданностей.

Я честно старалась быть самым обычным «нормальным» ребёнком: занималась в школе (даже больше чем обычно!), очень много читала, чаще чем раньше ходила с друзьями в кино, старательно посещала свою любимую музыкальную школу… и беспрерывно чувствовала какую-то глубокую, ноющую душевную пустоту, которую не могли заполнить никакие из выше упомянутых занятий, даже если я честно старалась изо всех сил.

Но дни бежали друг с дружкой наперегонки, и всё «плохое страшное» начинало понемножечку забываться. Время залечивало в моём детском сердце большие и маленькие рубцы, и как правильно всегда говорят, оказалось по-настоящему самым лучшим и надёжным целителем. Я понемножку начинала оживать и постепенно всё больше и больше возвращалась к своему обычному «ненормальному» состоянию, которого, как оказалось, всё это время мне очень и очень не хватало…

Недаром ведь говорят, что даже самое тяжёлое бремя для нас не столь тяжело только лишь потому, что оно наше. Вот так и я, оказывается, очень скучала по своим, таким для меня обычным, «ненормальностям», которые, к сожалению, уже довольно таки часто заставляли меня страдать...

Этой же зимой у меня проявилась очередная необычная «новинка», которую, наверное, можно было бы назвать самообезболиванием. К моему большому сожалению, это так же быстро исчезло, как и появилось. Точно так же, как очень многие из моих «странных» проявлений, которые вдруг очень ярко открывались и тут же исчезали, оставляя только лишь хорошие или плохие воспоминания в моём огромном личном «мозговом архиве». Но даже за то короткое время, что эта «новинка» оставалась «действующей», произошли два весьма интересных события, о которых мне хотелось бы здесь рассказать...

Уже наступила зима, и многие мои одноклассники начали всё чаще ходить на каток. Я не была очень большим любителем фигурного катания (вернее, больше предпочитала смотреть), но наш каток был таким красивым, что мне нравилось просто там бывать. Он устраивался каждую зиму на стадионе, который был построен прямо в лесу (как и большая часть нашего городка) и обнесён высокой кирпичной стеной, что издалека делало его похожим на миниатюрный город.

Уже с октября там наряжалась большущая новогодняя ёлка, а вся стена вокруг стадиона украшалась сотнями разноцветных лампочек, отблески которых сплетались на льду в очень красивый сверкающий ковёр. По вечерам там играла приятная музыка, и всё это вместе создавало вокруг уютную праздничную атмосферу, которую не хотелось покидать. Вся ребятня с нашей улицы ходила кататься, ну и, конечно же, ходила с ними на каток и я. В один из таких приятных, тихих вечеров и случилось то, не совсем обычное происшествие, о котором я хотела бы рассказать.

Обычно мы катались в цепочке по три-четыре человека, так как в вечернее время было не совсем безопасно кататься в одиночку. Причина была в том, что по вечерам приходило много «ловящих» пацанов, которых никто не любил, и которые обычно портили удовольствие всем вокруг. Они сцеплялись по несколько человек и, катаясь очень быстро, старались поймать девочек, которые, естественно, не удержавшись от встречного удара, обычно падали на лёд. Это сопровождалось смехом и гиканьем, что большинство находило глупым, но, к сожалению, почему-то никем из того же «большинства» не пресекалось.

Меня всегда удивляло, что среди стольких, почти что взрослых, ребят не находилось ни одного, кого эта ситуация бы задела или хотя бы возмутила, вызывая хоть какое-то противодействие. А может, и задевала, да только страх был сильнее?.. Ведь не даром же существует глупая поговорка, что: наглость — второе счастье… Вот эти «ловители» и брали всех остальных простой неприкрытой наглостью. Это повторялось каждую ночь, и не находилось никого, кто хотя бы попробовал остановить наглецов.

Именно в такую глупую «ловушку» в тот вечер попалась и я. Не владея катанием на коньках достаточно хорошо, я старалась держаться от сумасшедших «ловцов» как можно дальше, но это не очень-то помогло, так как они носились по всей площадке, как угорелые, не щадя никого вокруг. Поэтому, хотела я того или нет, наше столкновение было практически неизбежным...

Толчок получился сильным, и мы все упали движущейся кучей на лёд. Ушибиться я не ушиблась, но вдруг почувствовала, как что-то горячее течёт по лодыжке и немеет нога. Я кое-как выскользнула из барахтающегося на льду клубка тел и увидела, что у меня каким-то образом жутко порезана нога. Видимо, я очень сильно столкнулась с кем-то из падающих ребят, и чей-то конёк меня так сильно поранил.

Выглядело это, надо сказать, весьма неприятно... Коньки у меня были с короткими сапожками (достать высокие в то время у нас было ещё невозможно), и я увидела, что вся моя нога у лодыжки перерезана чуть ли не до кости… Другие тоже это увидели, и тут уже началась паника. Слабонервные девочки чуть ли не падали в обморок, потому что вид, честно говоря, был жутковатый. К своему удивлению, я не испугалась и не заплакала, хотя в первые секунды состояние было почти что шоковое. Изо всех сил зажав руками разрез, я старалась сосредоточиться и думать о чём-то приятном, что оказалось весьма непросто из-за режущей боли в ноге. Через пальцы просачивалась кровь и крупными каплями падала на лёд, постепенно собираясь на нём в маленькую лужицу...

Естественно, это никак не могло успокоить уже и так достаточно взвинченных ребят. Кто-то побежал вызывать скорую помощь, а кто-то неуклюже пытался как-то мне помочь, только усложняя и так неприятную для меня ситуацию. Тогда я опять попробовала сосредоточиться и подумала, что кровь должна остановиться. И начала терпеливо ждать. К всеобщему удивлению, буквально через минуту через мои пальцы не просачивалось уже ничего! Я попросила наших мальчишек, чтобы помогли мне встать. К счастью, там находился мой сосед, Ромас, который обычно никогда и ни в чём мне не противоречил. Я попросила его помочь мне подняться. Он сказал, что если я встану, то кровь наверняка опять «польётся рекой». Я отняла руки от пореза... и каково же было наше удивление, когда мы увидели, что кровь больше не идёт вообще! Выглядело это очень необычно — рана была большой и открытой, но почти что совершенно сухой.

Когда наконец-то приехала скорая помощь, осмотревший меня врач никак не мог понять, что же такое произошло и почему у меня, при такой глубокой ране, не течёт кровь. Но он не знал ещё и того, что у меня не только не текла кровь, но я также не чувствовала никакой боли вообще! Я видела рану своими глазами и по всем законам природы должна была чувствовать дикую боль... которой, как ни странно, в данном случае не было совсем. Меня забрали в больницу и приготовились зашивать.

Когда я сказала, что не хочу анестезию, врач посмотрел на меня, как на тихопомешанную и приготовился делать обезболивающий укол. Тогда я ему заявила, что буду кричать... На этот раз он посмотрел на меня очень внимательно и, кивнув головой, начал зашивать. Было очень странно наблюдать, как моя плоть прокалывается длинной иглой, а я, в место чего-то очень болезненного и неприятного, чувствую всего лишь лёгкий «комариный» укус. Врач всё время за мной наблюдал и несколько раз спросил всё ли у меня в порядке. Я отвечала, что да. Тогда он поинтересовался, происходит ли подобное со мной всегда? Я сказала, что нет, только сейчас.

Не знаю, то ли он был весьма «продвинутым» для того времени врачом, то ли мне удалось его каким-то образом убедить, но так или иначе, он мне поверил и больше никаких вопросов не задавал. Примерно через час я уже была дома и с удовольствием поглощала на кухне тёплые бабушкины пирожки, никак не наедаясь и искренне удивляясь такому дикому чувству голода, как если бы я была не евшая несколько дней. Теперь я естественно уже понимаю, что это просто была слишком большая потеря энергетики после моего «самолечения», которую срочно требовалось восстановить, но тогда я, конечно же, ещё не могла этого знать.

Второй случай такого же странного самообезболивания произошёл во время операции, на которую уговорила нас пойти наш семейный врач, Дана. Насколько я могла себя помнить, мы с мамой очень часто болели ангиной. Это происходило не только от простуды зимой, но также и летом, когда на улице было очень сухо и тепло. Стоило нам только чуточку перегреться, как наша ангина была тут, как тут и заставляла нас безвылазно валяться в постели неделю или две, чего моя мама и я одинаково не любили. И вот, посоветовавшись, мы наконец-то решили внять голосу «профессиональной медицины» и удалить то, что так часто мешало нам нормально жить (хотя, как позже оказалось, удалять это необходимости не было, и это, опять же, было очередной ошибкой наших «всезнающих» врачей).

Операцию назначили на один из будних дней, когда мама, как и все остальные, естественно, работала. Мы с ней договорились, что сначала, утром, пойду на операцию я, а уже после работы сделает это она. Но мама железно пообещала, что обязательно постарается прийти хотя бы на пол часа перед тем, как доктор начнёт меня «потрошить». Страха я, как ни странно, не чувствовала, но было какое-то ноющее ощущение неопределённости. Это была первая в моей жизни операция, и я ни малейшего представления не имела о том, как это будет происходить.

С самого утра я, как львёнок в клетке, ходила вперёд-назад по коридору, ожидая, когда же уже всё это наконец-то начнётся. Тогда, как и сейчас, мне больше всего не нравилось чего-либо или кого-либо ждать. И я всегда предпочитала самую неприятную реальность любой «пушистой» неопределённости. Когда я знала, что и как происходит, я была готова с этим бороться или, если было нужно, что-то решать. По моему понятию, не было неразрешаемых ситуаций — были только нерешительные или безразличные люди. Поэтому и тогда в больнице мне очень хотелось как можно быстрее избавиться от нависшей над моей головой «неприятности», и знать, что она уже позади…

Больниц я не любила никогда. Вид такого множества находящихся в одном помещении страдающих людей внушал мне настоящий ужас. Я хотела, но не могла им ничем помочь и в то же время чувствовала их боль так же сильно (видимо, полностью «включаясь»), как если бы она была моей. Я пыталась от этого как-то защититься, но она наваливалась настоящей лавиной, не оставляя ни малейшей возможности от всей этой боли уйти. Мне хотелось закрыть глаза, замкнуться в себе и бежать, не оборачиваясь, от всего этого как можно дальше и как можно быстрей…

Мама всё ещё не появлялась, и я начала нервничать, что её обязательно что-то задержит, и она, вероятнее всего, так и не сможет прийти. К этому времени я уже устала ходить и сидела, нахохлившись у дверей дежурного врача, надеясь, что кто-нибудь всё-таки выйдет, и мне не придётся больше ждать. Через несколько минут и правда появился очень приятный дежурный врач и сказал, что мою операцию можно начинать уже через пол часа… если я, конечно, к этому готова. Готова я была уже давно, но никак не могла решиться делать это, не дождавшись мамы, так как она обещала быть вовремя, а обещания мы были привыкшие держать всегда.

Но к моему большому огорчению, время шло, и никто не появлялся. Мне всё тяжелее и тяжелее становилось ждать. Наконец я по-бойцовски решила, что, наверное, всё-таки будет лучше, если я пойду сейчас, тогда весь этот кошмар намного быстрее окажется позади. Я собрала всю свою волю в кулак и сказала, что готова идти уже сейчас, если, конечно, он может меня принять.

— А как же насчёт твоей мамы? — удивлённо спросил врач.

— Это будет мой сюрприз, — ответила я.

— Ну, тогда пошли, герой! — улыбнулся врач.

Он повёл меня в небольшую, очень белую комнату, усадил в огромное (для моих габаритов) кресло и начал приготавливать инструменты. Приятного в этом разумеется было мало, но я упорно продолжала наблюдать за всем, что он делал и мысленно себе повторяла, что всё будет очень хорошо, и что я ни за что не собираюсь сдаваться.

— Не бойся, сейчас я тебе сделаю укол, и ты ничего не будешь больше ни видеть, ни чувствовать, — сказал врач.

— Я не хочу укол, — возразила я, — я хочу видеть, как это выглядит.

— Ты хочешь видеть свои гланды?!. — удивился он.

Я гордо кивнула.

— Поверь мне, это не столь приятно, чтобы на них смотреть, — сказал врач, — и тебе будет больно, я не могу тебе этого разрешить.

— Вы не будете меня обезболивать или я не буду делать этого вообще, — упорно настаивала я. — Почему вы не оставляете мне права выбора? Если я маленькая, то ещё не значит, что я не имею права выбирать, как мне принимать мою боль!

Врач смотрел на меня, широко открыв глаза и, казалось, не мог поверить в то, что слышал. Почему-то мне стало вдруг очень важно, чтобы он мне поверил. Мои бедные нервы уже видимо были на пределе, и я чувствовала, что ещё чуть-чуть и по моей напряжённой физиономии польются предательские потоки слёз, а этого допустить было никак нельзя.

— Ну, пожалуйста, я клянусь, что никогда никому этого не скажу, — всё ещё упрашивала я.

Он долго на меня смотрел, а потом вздохнул и сказал:

— Я тебе разрешу, если ты скажешь мне, почему тебе это нужно.

Я растерялась. По-моему я тогда и сама не очень-то хорошо понимала, что заставило меня так настойчиво отвергать обычную, «спасительную» анестезию. Но я не разрешила себе расслабиться, понимая, что срочно нужно найти какой-то ответ, если я не хочу, чтобы этот чудесный врач передумал и всё пошло бы обычным путём.

— Я очень боюсь боли и вот теперь решила это перебороть. Если вы мне поможете, я буду очень вам благодарна, — краснея, сказала я.

Моя проблема была в том, что я совершенно не умела лгать. И я видела, что врач сразу же это понял. Тогда, не давая ему возможности что-либо сказать, я выпалила:

— Несколько дней назад я перестала чувствовать боль и хочу это проверить!..

Врач долго изучающе на меня смотрел.

— Ты кому-то об этом сказала? — спросил он.

— Нет, пока никому, — ответила я. И рассказала ему во всех подробностях случай на катке.

— Ну, ладно, давай попробуем, — сказал врач. — Но, если будет больно, ты уже не сможешь мне об этом сказать, поняла? Поэтому, сразу же подними руку, если только почувствуешь боль, договорились? — Я кивнула.

Если честно, я абсолютно не была уверена, зачем я всё это затеваю. А также не была полностью уверена и в том, смогу ли по-настоящему с этим справиться, и не придётся ли обо всей этой сумасшедшей истории горько пожалеть. Я видела, как врач подготавливает обезболивающий укол и ставит шприц на столик рядом с собой.

— Это на случай непредвиденного провала, — тепло улыбнулся он. — Ну что, поехали?

На секунду мне показалась дикой вся эта затея, и вдруг очень захотелось быть такой же, как все — нормальной, послушной девятилетней девочкой, которая закрывает глаза, просто потому, что ей очень страшно. А ведь мне и вправду было страшно… но так как не в моей привычке было отступать, я гордо кивнула и приготовилась наблюдать. Только много лет спустя я поняла, чем по-настоящему рисковал этот милый врач… И ещё для меня навсегда осталось «тайной за семью печатями», почему он это сделал. Но тогда всё это казалось совершенно нормальным, и, честно говоря, у меня не было времени, чтобы удивляться.

Операция началась, и я как-то сразу успокоилась — как будто откуда-то знала, что всё будет хорошо. Теперь я уже не смогла бы вспомнить всех подробностей, но очень хорошо помню то, как потряс меня вид «того», что столько лет беспощадно мучило меня и маму после каждого малейшего перегрева или простуды… Это оказались два серых, жутко сморщенных комочка какой-то материи, которая не была похожа даже на нормальную человеческую плоть! Наверное, увидя такую «гадость», у меня глаза стали, как ложки, потому что врач рассмеялся и весело сказал:

— Как видишь, не всегда из нас удаляется что-то красивое!

Через несколько минут операция была закончена, и я не могла поверить, что всё уже позади. Мой отважный доктор мило улыбался, вытирая полностью вспотевшее лицо. Выглядел он почему-то, как «выжатый лимон»… Видимо, мой странный эксперимент обошёлся ему не так уж и легко.

— Ну что, герой, всё ещё не больно? — внимательно глядя мне в глаза, спросил он.

— Только чуть-чуть першит, — ответила я, что было искренней и абсолютной правдой.

В коридоре нас ждала очень расстроенная мама. Оказалось, что на работе у неё случились непредвиденные проблемы, и как бы она ни просилась, начальство не захотело её отпускать. Я тут же постаралась её успокоить, но рассказывать обо всём пришлось, конечно же, врачу, так как разговаривать мне пока ещё было чуточку трудновато. После этих двух примечательных случаев, «самообезболивающий эффект» у меня начисто исчез и не появлялся больше уже никогда. 

Насколько я себя помню, меня всегда привлекала в людях жажда жизни и умение находить радость даже в самых безнадёжных или грустных жизненных ситуациях. Сказать проще — я всегда любила «сильных духом» людей. Настоящим примером «выживания» в то время была для меня наша молодая соседка — Леокадия. Мою впечатлительную детскую душу поражало её мужество и её по-настоящему неистребимое желание жить. Леокадия была моим светлым кумиром и наивысшим примером того, как высоко человек способен вознестись над любым физическим недугом, не давая этому недугу разрушить ни его личность, ни его жизнь…

Некоторые болезни излечимы, и нужно только лишь терпение, чтобы дождаться, когда же это наконец-то произойдёт. Её же болезнь была с ней на всю её оставшуюся жизнь и никакой надежды когда-то стать нормальным человеком у этой мужественной молодой женщины, к сожалению не было.

Судьба-насмешница обошлась с ней очень жестоко. Когда Леокадия была ещё совсем маленькой, но абсолютно нормальной девочкой, ей «посчастливилось» очень неудачно упасть с каменных ступенек и сильно повредить себе позвоночник и грудную кость. Врачи поначалу даже не были уверены, сможет ли она вообще когда-то ходить. Но спустя какое-то время, этой сильной, жизнерадостной девочке всё-таки удалось, благодаря её решительности и упорству, подняться с больничной койки и медленно, но уверенно начать заново делать свои «первые шаги»...

Вроде бы всё кончилось хорошо. Но через какое-то время, к всеобщему ужасу, у неё спереди и сзади начал расти огромный, совершенно жуткий горб, который позже буквально изуродовал её тело до полной неузнаваемости… И, что было самое обидное — природа, как бы издеваясь, наградила эту голубоглазую девочку изумительно красивым, светлым и утончённым лицом, тем самым, как бы желая показать, какой дивной красавицей она могла бы быть, если бы ей не была приготовлена такая жестокая судьба...

Я даже не пытаюсь себе представить, через какую душевную боль и одиночество должна была пройти эта удивительная женщина, пытаясь ещё маленькой девочкой как-то привыкнуть к своей страшной беде. И как она могла выжить и не сломаться, когда много лет спустя, став уже взрослой девушкой, должна была смотреть на себя в зеркало и понимать, что простое женское счастье ей не дано испытать никогда, каким бы хорошим и добрым человеком она не являлась… Она принимала свою беду с чистой и открытой душой и видимо именно это помогло ей сохранить очень сильную веру в себя, не обозлившись на окружающий мир и не плача над своей злой, исковерканной судьбой.

До сих пор я, как сейчас, помню её неизменную тёплую улыбку и радостные светящиеся глаза, встречавшие нас каждый раз, вне зависимости от её настроения или физического состояния (а ведь очень часто я чувствовала, как по-настоящему ей было тяжело)… Я очень любила и уважала эту сильную, светлую женщину за её неиссякаемый оптимизм и её глубокое душевное добро. А уж, казалось, как раз она-то и не имела ни малейших причин верить тому же самому добру, потому что во многом никогда так и не смогла почувствовать, что это такое по-настоящему жить. Или, возможно, почувствовала намного глубже, чем могли чувствовать это мы?..

Я была тогда ещё слишком маленькой девочкой, чтобы понять всю бездну различия между такой искалеченной жизнью и жизнью нормальных, здоровых людей, но я прекрасно помню, что даже много лет спустя, воспоминания о моей чудесной соседке очень часто помогали мне переносить душевные обиды и одиночество, когда не сломаться было по-настоящему очень и очень тяжело.

Я никогда не понимала людей, которые вечно были чем-то недовольны и постоянно жаловались на свою, всегда неизменно «горькую и несправедливую» судьбу... И я никогда не понимала причину, которая давала им право считать, что счастье заранее предназначено им уже с самого их появления на свет и, что они имеют, ну прямо-таки «законное право» на это, ничем не нарушаемое (и совершенно незаслуженное!) счастье...

Я же такой уверенностью об «обязательном» счастье никогда не страдала и наверное поэтому не считала свою судьбу «горькой или несправедливой», а наоборот, была в душе счастливым ребёнком, что и помогало мне преодолевать многие из тех препятствий, которые очень «щедро и постоянно» дарила мне моя судьба… Просто иногда случались короткие срывы, когда бывало очень грустно и одиноко, и казалось, что стоит только внутри сдаться, не искать больше причин своей «необычности», не бороться за свою «недоказанную» правду, как всё сразу же станет на свои места… И не будет больше ни обид, ни горечи незаслуженных упрёков, ни ставшего уже почти постоянным одиночества.

Но на следующее утро я встречала свою милую, светящуюся, как яркое солнышко, соседку Леокадию, которая радостно спрашивала:

— Какой чудесный день, не правда ли?..

И мне, здоровой и сильной, тут же становилось очень стыдно за свою непростительную слабость и, покраснев, как спелый помидор, я сжимала свои, тогда ещё маленькие, но достаточно «целеустремлённые» кулаки и снова готова была кинуться в бой со всем окружающим миром, чтобы ещё более яростно отстаивать свои «ненормальности» и саму себя…

Помню, как однажды, после очередного «душевного смятения», я сидела одна в саду под своей любимой старой яблоней, мысленно пыталась «разложить по полочкам» свои сомнения и ошибки, и была очень недовольна тем, какой получался результат. Моя соседка, Леокадия, под своим окном сажала цветы (чем с её недугом было очень трудно заниматься) и могла прекрасно меня видеть. Наверное, ей не очень понравилось моё тогдашнее состояние (которое всегда, несмотря на то, хорошее оно или плохое, было написано на моём лице), потому что она подошла к забору и спросила — не хочу ли я позавтракать с ней её пирожками?

Я с удовольствием согласилась — её присутствие всегда было очень приятным и успокаивающим, так же, как всегда вкусными были и её пирожки. А ещё мне очень хотелось с кем-то поговорить о том, что меня угнетало уже несколько дней, а делиться этим дома почему-то в тот момент не хотелось. Наверное, просто иногда мнение постороннего человека могло дать больше «пищи для размышлений», чем забота и неусыпное внимание вечно волновавшихся за меня бабушки или мамы. Поэтому я с удовольствием приняла предложение соседки и пошла к ней завтракать, уже издали чувствуя чудодейственный запах моих любимых вишнёвых пирожков.

Я не была очень «открытой», когда дело касалось моих «необычных» способностей, но с Леокадией я время от времени делилась какими-то своими неудачами или огорчениями, так как она была по-настоящему отличным слушателем и никогда не старалась просто «уберечь» меня от каких либо неприятностей, что, к сожалению, очень часто делала мама и что иногда заставляло меня закрыться от неё намного более, чем мне этого хотелось бы. В тот день я рассказала Леокадии о своём маленьком «провале», который произошёл во время моих очередных «экспериментов», и который меня сильно огорчил.

— Не стоит так переживать, милая, — сказала она. — В жизни не страшно упасть, важно всегда уметь подняться.

Прошло много лет с того чудесного тёплого завтрака, но эти её слова навсегда впечатались в мою память и стали одним из «неписанных» законов моей жизни, в которой «падать», к сожалению, мне пришлось очень много раз, но до сих пор всегда удавалось подняться.

Проходили дни, я всё больше и больше привыкала к своему удивительному и такому ни на что не похожему миру и несмотря на некоторые неудачи, чувствовала себя в нём по-настоящему счастливой. К тому времени я уже чётко поняла, что не смогу найти никого, с кем могла бы открыто делиться тем, что со мной постоянно происходило, и уже спокойно принимала это, как должное, больше не огорчаясь и не пытаясь кому-то что-то доказать. Это был мой мир, и если он кому-то не нравился, я не собиралась никого насильно туда приглашать.

Помню позже, читая одну из папиных книг, я случайно наткнулась на строки какого-то старого философа, которые были написаны много веков назад и которые меня тогда очень обрадовали и несказанно удивили:

«Будь, как все, иначе жизнь станет невыносимой. Если в знании или умении оторвёшься от нормальных людей слишком далеко, тебя перестанут понимать и сочтут безумцем. В тебя полетят камни, от тебя отвернётся твой друг»…

Значит уже тогда (!) на свете были «необычные» люди, которые по своему горькому опыту знали, как это всё непросто и считали нужным предупредить, а если удастся — и уберечь таких же «необычных», какими были они сами, людей!!!

Эти простые слова когда-то давно жившего человека согрели мою душу и поселили в ней крохотную надежду, что когда-нибудь я возможно и встречу кого-то ещё, кто будет для всех остальных таким же «необычным», как я сама, и с кем я смогу свободно говорить о любых «странностях» и «ненормальностях», не боясь, что меня воспримут «в штыки» или, в лучшем случае, просто безжалостно высмеют. Но эта надежда была ещё настолько хрупкой и для меня невероятной, что я решила поменьше увлекаться, думая о ней, чтобы в случае неудачи не было бы слишком больно «приземляться» с моей красивой мечты в жёсткую реальность…

Даже из своего короткого опыта я уже понимала, что во всех моих «странностях» не было ничего плохого или отрицательного. А если иногда какие-то из моих «экспериментов» и не совсем получались, то отрицательное действие теперь проявлялось уже только на меня, но не на окружающих меня людей. Ну, а если какие-то друзья, из-за боязни быть вовлечёнными в мои «ненормальности», от меня отворачивались — то такие друзья мне были просто не нужны…

И ещё я знала, что моя жизнь кому-то и для чего-то видимо была нужна, потому что, в какую бы опасную «передрягу» я ни попадала, мне всегда удавалось из неё выйти без каких-либо негативных последствий, и всегда как-будто кто-то неизвестный мне в этом помогал. Как, например, и произошло тем же летом в момент, когда я чуть было не утонула в нашей любимой реке Нямунас...